День, когда я научился жить  - Лоран Гунель

Джонатан вошел в магазин Гэри, и его сразу окутал запах горячих маффинов. Гэри сидел за конторкой, освещенной желтоватым светом, и на лице его наблюдалось то самое выражение, какое бывало в худшие из дней, а точнее – ежедневно. Джонатан понятия не имел, что такое с ним могло произойти, почему он стал таким. Может, он пережил удар такой силы, что лишился способности испытывать положительные эмоции? Может, с ним обошлись несправедливо, может, его предали и теперь он вообще не верит в возможность существования искренности?

– Здравствуйте! – с улыбкой сказал Джонатан – Как нынче идут дела?

– Здрась… – буркнул Гэри.

– Я бы хотел маффин с изюмом. Навынос.

Гэри упаковал ему маффин.

– У вас такие вкусные маффины. Честное слово. Браво, вы большой мастер.

Гэри нахмурил свои густые черные брови и, не поднимая головы, бросил на него исподлобья недоверчивый взгляд:

– Доллар тридцать пять.

Джонатан положил монеты на стойку, не переставая улыбаться. Гэри молча забрал деньги.

– До свидания, хорошего дня! – радостно сказал Джонатан, но его не удостоили внимания.

Он вышел из магазина. Сколько же положительных эмоций должен пережить этот человек, чтобы начать по-другому видеть мир?

И тут ему пришла идея. Он отправился к пакистанцу, владельцу лавочки хозтоваров, и купил белую бумажную скатерть. Вернувшись домой, он позвонил Гэри.

– Здравствуйте, – сказал он, слегка изменив голос. – Я хотел бы сделать заказ. Через полчаса мне будут нужны пятьдесят маффинов.

– Пятьдесят маффинов? – с недоверием переспросил тот.

– Да.

– Ха, попробуй их найди столько… Я же не ящерица. Пятьдесят штук я выпекаю за целый день.

– Ясное дело, я в долгу не останусь.

– Продиктуйте ваше имя.

Джонатан секунду помедлил, потом быстро придумал:

– Роббинс. На ближайшие полчаса.

Джонатан спустился в подвал, сунув в карман перочинный ножик и фломастер и прихватив с собой фонарик. В пропахшей плесенью, сырой полутьме он порылся в запыленном старье, нашел, что искал: старые козлы и доску – и выбрался из подвала.

Он выждал несколько минут возле дома Гэри, потом заметил какого-то парнишку на скейте.

– Эй, парень, хочешь заработать два доллара за три минуты?

Парнишка усмехнулся:

– Смотря как… Это трудно?

– Да ни капельки. Войдешь в магазин, скажешь, что пришел за заказом на имя Роббинса, и отдашь продавцу вот эту банкноту. Проще пареной репы!

Парень покачал головой:

– Два доллара маловато будет…

– Ты что, шутишь? Два доллара за три минуты составят сорок долларов в час, а это зарплата кадрового офицера, дорогуша!

– Три доллара.

– Но… нет ведь ничего проще, и делать ничего не надо!

– А тогда почему тебе самому не пойти?

– Ну так что?

– Три доллара.

Джонатан расхохотался:

– Далеко пойдешь, парень, и уж явно не пешком.

Двумя минутами позже Джонатан раскладывал разрезанные на четыре части маффины на белой скатерти, устраивая импровизированный буфет перед самой витриной Гэри. Он был уверен, что тот ничего не заметит: не в его правилах было смотреть вниз, на асфальт.

Вынув из кармана розовый фломастер, он нарисовал на белой скатерти большое сердце и написал своим красивым почерком.

Гэри угощает.

На двадцать процентов меньше.

Джонатан не заметил, как удар его все-таки настиг. Изменения в заработке напрямую зависели от суммы его сделок. Меньше наработал – меньше заработал. Нельзя же сразу получить все.

Ну, что поделаешь. О том, чтобы работать как раньше, не могло быть и речи. Такой подход утратил для него смысл. Он испытывал огромное удовлетворение оттого, что чувствовал себя порядочным и полезным людям. Быть стоящим человеком – большая гордость. Невозможно повернуть назад после того, как потерял годы, чтобы понять, казалось бы, очевидную вещь: ощущение счастья и спокойствия приходит изнутри. Внутренний комфорт – вот ключ к проблеме. Надо понять, кто ты есть, и быть самим собой постоянно, отказываясь быть другим.

Да, в деньгах он проигрывал. Но деньги перестали быть для него мотивацией. Как и для всех, кто видит уже конец собственной жизни. Только фараоны тащили с собой на тот свет свое богатство. Ко всем же остальным земным людям приходит понимание, что если виден уже последний день, то все, что занимало нас раньше, теряет всякий смысл и не от кого ждать ни помощи, ни поддержки.

Однако перед Джонатаном стоял вопрос куда более прозаический и до обидного конкретный: надо было платить за квартиру и расплачиваться по счетам. И вот тут он рисковал быть загнанным в угол.

Он задумчиво изучал свой банковский счет и длинный список занесенных в отдельную колонку трат. Несомненно, надо урезать ежедневные расходы, и без того не особенно большие. И надо кончать с анонимными подарками. Все эти чашки кофе, цветы и маффины недешево обходятся. Жалко… Это было так приятно. Ведь все на свете связано, и, делая добро другим, мы сами его получаем…

Значит, надо найти другой способ, другую форму, которая не отягощала бы банковский счет.

– Как вкусно! Это вы отлично придумали, старина, браво!

Гэри уставился на клиента. Лет сорока, хорошо одет. Никогда раньше он этого типа не видел. Это явно не завсегдатай.

– Пожалуйста, три – нет, четыре, – сказал посетитель.

Гэри завернул маффины и молча получил деньги.

– Замечательно, – сказал парень. – Хорошего вечера и еще раз спасибо!

Гэри проводил его взглядом до самого порога.

Да что это с ними сегодня, прямо с самого утра? Что на них нашло? Какие-то они все странные, и это подозрительно. Что-то явно пошло не так. И потом, с чего бы вдруг набежало столько посетителей? Он никогда не видел стольких за день. Никогда. Он даже духовые шкафы не стал выключать.

Он вдруг заметил, что снаружи вопят мальчишки. А до сего момента не замечал – настолько был занят. Наверняка опять что-нибудь натворили. Мальчишки во дворе как маффины в печке: стоит зазеваться на пять минут – и пиши пропало.

– Это вы Гэри?

Он поднял глаза. К нему подходила какая-то незнакомка с откровенно хитрой улыбкой и в такой шляпе, каких Гэри сроду не видел. А этой-то что надо?

– Ваши кексы просто восхитительны!

Гэри с минуту внимательно ее изучал. У нее был высокий, резкий голос, совсем как у оперных певиц, которых он видел по телевизору. Они так верещали, будто их режут.